157 во «вахты». Мужья, как приедут, все рассказы только про это: у меня вахта с седьмого числа, у меня с десятого, у меня с двадцатого… Может, и тяжко им там. Есть же песня с такими словами: «Товарищ, я вахту не в силах стоять…». А мужики ходили друг к другу в гости, отсыпались на мягких перинах, расслаблялись крутым деревенским самогоном. И через недельку-другую, набив рюкзаки салом, картошкой, всякой домашней снедью, опять отправлялись в Москву «вахту стоять». Многие к чужим домам, чужим бабам… Вот и стал Петуня, шестидесятилетний мужичишко, которого раньше, до всех этих вахт, в деревне никто всерьёз не воспринимал, Петром Фомичом. Потекла крыша, надо к Петуне идти, огород вспахать – опять к нему. Картошку в подвал спустить, тоже без него не обойдёшься. Поили и кормили Петуню в любом доме, как большого начальника или желанного гостя. И он ходил важно, даже шляпу себе купил. Вот так, в шляпе, с плотницким саквояжиком в руке, важно шествовал он туда, где в нём нуждались. К Марфе прийти подправить крышу согласился сразу. Во многом его она выручала, еще когда была в колхозе бригадиром. Подзадержался же по причине того, что вчера переел у Машки Карпачихи картошки с жареной утятиной, всю ночь маялся животом… В дверь постучали, и она, разогнувшись, повеселевшим голосом крикнула: «Да заходи уже, вежливый какой стал!» Дверь открылась, и на веранду шагнул высокий мужчина. – Тебе чего, мужик? – растерялась она. Дом ее стоял недалеко от железнодорожной остановки, и нередко пассажиры электричек заходили спросить дорогу на Выселки, небольшой хуторок, прибежище рыболовов. – Не узнала меня, Марунь? – хрипловатым голосом спросил пришелец. Она, казалось, онемела. Лишь один человек на всём белом свете звал её Маруней. Наконец, с трудом разомкнула губы: – Фёдор, ты, что ли? – Я, – прохрипел он, с трудом стягивая с себя промокший плащ. – Что у тебя тут за потоп? Марфуша стояла с тряпкой в руках, в резиновых галошах, в старом ватнике, не в силах двинуть ни ногой, ни рукой. Наконец, нашла в себе силы:
RkJQdWJsaXNoZXIy ODU5MjA=