40 то вздрагивали, взвешивая дали, то опадали. Волнение, зыбями восходя, дождаться может крупного дождя. Так я, его вбирающая нива, к лугам ревнива, почуяла: таинственный альков возносится над жизнью мотыльков, поскольку неспроста такие всплески. От занавески отпрянула, заранее блажа, и книга с верхней полки стеллажа открыла мне, в чём суть, причём нагая: внутри другая. Ты мог исчезнуть, собственный предел щадя, но ты по-прежнему сидел, как будто ждал сачка, просился в руки. Двойник науки за любознательность дарил мне вдруг признательность – в заветный полукруг манил он, пошевеливая усом. Подобна бусам Психея – нитка нижется темно! – в расцветках кимоно ли, домино, властительница кокона, основа. И снова, снова, со страху гнить во прахе трепеща, ты встряхивал материю плаща, взлетал и приземлялся то и дело. А я глядела, как тяжелели взмахи нежильца и ветреника – даром что пыльца принарядила нежного атлета.
RkJQdWJsaXNoZXIy ODU5MjA=