276 / 734
543
СОЧИНЕНЫ В. Г. БМПНСКАГО.
544
нравственности и должна называться китай
ской или фарисейской. Истинная нравствен
ность прозябаетъ и растетъ изъ сердца, при
плодотворномъ содМствш свЬтлыхъ лучей
разума. Ея мерило — не слова, а практи
ческая деятельность. Въ сфере теорй и
созерцашй быть героемъ добродетели въ
тысячу разъ легче, нежели въ действитель
ности выслужить чинъ коллежскаго регистра
тора или, пообедавъ, почувствовать себя
еытымъ. Такъ какъ сфера нравственности
есть по преимуществу сфера практическая,
а практическая сфера образуется преиму
щественно изъ взаимныхъ отношешй людей
другъ къ другу, — то здесь-то, въ этихъ
отяошеншхъ, и больше нигде, должно
искать приметь нраветвеннаго или безнрав-
ственнаго человека, а не въ томъ, какъ
человекъ разсуждаетъ о нравственности или
какой системы, какого учены и какой кате-
горш нравственности онъ держится. Слова,
какъ бы ни были красноречивы, хотя бы
произносились етрастнымъ голосомъ и сопро
вождались не только порывистыми жестами,
но при случае и горячими слезами,—слова
сами по себе все-таки стоять не больше
всякой другой болтовни: здесь, какъ и везде,
дело—въ деле. Одинъ изъ высочайшихъ и
священнтйшихъ принциповъ истинной нрав
ственности заключается въ религызномъ
уважены къ человеческому достоинству во
всякомъ человеке, безъ различит лица, прежде
всего за то, что онъ — человекъ, и потомъ
уже за его личяыя достоинства, по той мере,
въ какой онъ ихъ имеетъ, — въ живомъ,
симпатическомъ созданы своего б р а т с т в а
со всеми, кто называется ч е л о в е к ом ъ.
Вотъ что разумели мы подъ словомъ «нрав
ственно-развитый человекъ», говоря о томъ,
какимъ образомъ иоказалъ бы себя такой
человекъ въ отношенш къ любимой имъ
особе, когда она почему бы то ни было
разлюбить его. Естественно, что никогда не
выказывается такъ резко-определенно нрав
ственность или безнравственность человека,
какъ въ т'Ьхъ случаяхъ, где онъ судить
своего ближняго по отнотенш къ самому
себЬ и где въ эти отношенш вмешивается
страсть: ибо въ такихъ случаяхъ ему пред-
стоитъ быть къ самому себе строгимъ безъ
эффектовъ, безпристрастнымъ безъ гордости,
справедливымъ безъ унижены, между темъ
какъ въ такихъ-то именно обстоятельствахъ
человекъ, но чувству эгоизма, и увлекается
крайностями, т. е. или бываетъ въ себе
пристрастно сяисходительнымъ, обвиняя во
веемъ своего ближняго, или, что бываетъ
реже, изъ самаго безпристрастш своего и
своей къ себе строгости делаетъ эффектную
мелодраму. Поэтому наше приложены идеи
нравственности къ делу любви очень удобно
для решены вопроса, потому что любовь,
какъ одна изъ сильнейшихъ страстей, увле-
кающихъ человека во все крайности больше,
чймъ всякая другая страсть, — можетъ слу
жить иробнымъ камнемъ нравственности.
Если человекъ, находящейся въ положены
Алеко, подавшаго намъ поводъ къ этимъ
разсужденшмъ, есть истинно нравственный
человекъ, то въ любимой имъ особе онъ съ
большей страстью, чймъ въ комъ-нибудь дру-
гомъ, уважаешь права свободной личности,
а следовательно, и невольный естественный
стремлены ея сердца. Въ такомъ случае
натурально, что ея внезапнаго ръ нему
охлаждены онъ не приметь за преступлены
или такъ-называемую на языке пошлыхъ
романовъ «неверность», и еще менее согла
сится принять отъ нея жертву, которая
должна состоять въ ея готовности принадле
жать ему даже и безъ любви и для его счастья
отказаться отъ счастья новой любви, можетъ
быть, бывшей причиной ея къ нему охлажде
ны. Еще более естественно, что въ такомъ
случае ему остается сделать только одно:—•
со веемъ самоотверженымъ души любящей,
со всей теплотой сердца, поотигшаго святую
тайну страданы, йлагословить е г о или е е
на новую любовь и новое счастье, а свое
страдаше, если нетъ силъ освободиться отъ
него, глубоко схоронить отъ всехъ, и въ
особенности отъ н е г о или отъ н е я , въ
своемъ сердце. Такой поступокъ немногими
можетъ быть оцененъ, какъ выражены истин
ной нравственности; многы, воспитанные на
романахъ и повестяхъ съ ревностью, изме
нами, кинжалами и ядами, найдутъ его даже
прозаическимъ, а въ человеке, такимъ обра--
зомъ поступившемъ, увидятъ отсутствы
поняты о чести. Действительно, по поня-
тымъ, искаженно перешедпшмъ къ намъ
отъ среднихъ вековъ, мужчине надо кровью
смыть подобное безчесты и, какъ говорить.
Алеко, «хищнику п ей, коварной, вонзить
кинжалъ въ сердце», а женщине прибегнуть
къ яду или къ слезамъ и безмолвной тоске;
но не должно забывать, что то, что могло
иметь смыслъ въ варварекы средны века,—
въ наше просвещенное время уже не имеетъ
никакого смысла. Въ образованномъ чело
веке нашего времени Шекспировъ Отелло
можетъ возбуждать сильный интересъ, но съ
тймъ однако жъ условымъ, что эта трагедия
есть картина того варварснаго времени, въ
которое жилъ Шекспиръ и въ которое мужъ
считался нолновластнымъ господиномъ своей
жены; всятй же образованный человекъ
нашего времени только разсмеется отъ но-
выхъ Отелдиковъ въ роде Марселя въ неле
пой повести Эжена Сю <Крао» и безымен-
наго господина въ отвратительной повести
Дюма «Une Vengeance». Но люди, которымъ