256 / 734
503
СОЧИНЕНШ
В.
Г. ВЬЛИНСКАГО.
504
Подъ небомъ голубымъ страны своей родной
Она томилась, увядала...
Увяла, наконецъ, и вЪрно надо мной
Младая тЬнь уже летала;
Но недоступная черта межъ нами есть.
Напрасно чувство возбуждалъ я;
Изъ равнодушныхъ устъ я слышалъ смерти
вЪсть,
И равнодушно ей внималъ я:
Такъ вотъ кого любилъ я пламенной душой
Съ такимъ тяжелымъ напряженьемъ,
Съ такою нужною, томительной тоской,
Съ такимъ безумствомъ и мученьемъ!
Гд-Ь муки. где любовь1? Увы! въ душЬ моей
Для бедной легковерной т'Ьни,
Для сладкой памяти невозвратимыхъ дней
Не нахожу ни слезъ, ни песни.
Да, непостижимо сердце человеческое, и,
можете быть, тотъ же самый предмете вну-
шилъ впослЪдствш Пушкину его дивную
«Разлуку» ("«Для береговъ отчизны даль
ней»)... Вь отношеши художнической добро
совестности Пушкина, такова же его пре
восходная пьеса «Воспоминаше»: въ ней
онъ не рисуется въ манти саганинскаго
величш, какъ это д'Ьлаютъ часто мелко
душные талантики, но просто какъ человеке
оплакиваетъ свои заблужденш. И этимъ
доказывается не то, чтобъ у него было
больше другихъ заблужденШ, но то, что,
какъ душа мощная и благородная, онъ глу
боко страдалъ отъ нихъ и свободно созна
вался въ нихъ передъ судомъ своей совестя...
Та же художническая
добросовестность
видна даже въ его картинахъ природы,
которыми особенно любятъ щеголять мелше
таланты, изукрашивая ихъ небывалыми
красками и изъ русской природы смело
д^дая народно на итальянскую. Въ доказа
тельство приводимъ одну изъ самыхъ пре-
восходнейшихъ и, вероятно, по этой причине,
наименее замеченныхъ и оцененныхъ пьесъ
Пушкина— « Капризъ»:
Румяный критики мой, насмешники толсто
пузой,
Готовый веки трунить надъ нашей томной
музой,
Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной,
Попробуй, сладимъ ли съ проклятою хандрой.
Что жъ ты нахмурился? Нельзя ли блажь
оставить
И песенкою насъ веселой позабавить1?
Смотри, какой здесь видъ: избушекъ рядъ
убогой,
За ними черноземъ, равнины скати отлогой,
Надъ ними серыхъ тучъ густая полоса.
Где жъ нивы светлыя? где темные леса?
Где речка? На дворе у низкаго забора
Два бедныхъ деревца стоять въ отраду взора,
Два только деревца, и то изъ нихъ одно
Дождливой осенью совсемъ обнажено,
А листья на другомъ размокли и, желтея,
Чтобъ лужу засорить, ждутъ перваго Борея.
И только. На дворе живой собаки нетъ.
Вотъ, правда, мужичокъ; за ними две бабы
вследъ.
Еезъ шапки онъ; нееетъ подъ мышкой гробъ
ребенка
И кличетъ издали леливаго попенка,
Чтобъ тотъ отца позвали, да церковь отворили
Скорей, ждать некогда, давно бъ ужъ схоро
нили!
Кстати объ изображаемой Пушкиными
природе. Онъ созерцали ее удивительно
в1зрно и живо, но не углублялся въ ея тайный
языки. Оттого онъ риеуеть ее, но не мыс
лить о ней. И это служить новыми доказа-
тельствомъ того, что паеосъ его поэзш были
чисто артистичесшй, художничесшй, и того,
что его поэзш должна сильно действовать
на восниташе н образована чувства въ
человеке. Если съ кемъ изъ великихъ
евронейскихъ поэтовъ Пушкинъ имеетъ
некоторое сходство, такъ более всего съ
Гёте, и онъ, еще более, нежели Гёте,
можетъ действовать на развшче и образо
вана чувства. Это, съ одной стороны, его
преимущество передъ Гёте и доказательство,
что онъ больше, нежели Гёте, веренъ худож
ническому своему. элементу; а съ другой
стороны—въ этомъ же самомъ неизмеримое
превосходство Гёте передъ Пушкиными: ибо
Гёте— весь мысль, и онъ не просто изобра
жали природу, а заставляли ее раскрывать
передъ ними ея завегныя и сокровенныя
тайны. Отсюда явилось у Гёте его панте
истическое созерцаше природы и—
Была ему звездная книга ясна,
И съ ннмъ говорила морская волна.
Для Готе природа была раскрытая книга
идей; для Пушкина она была полная невы-
разимаго, но безмолвнаго очарованш живая
картина. Образцомъ Пушкинскаго созерца-
нш природы могутъ служить пьесы: «Туча»
и «Обвалъ». Несмотря, на всю разницу въ
содержанш этихъ пьесъ, обе оне— живопись
въ поэзш...
Мы .уже говорили о разнообразш поэзш
Пушкина, о его удивительной способности
легко и свободно переноситься въ самыя
противоположный сферы жизни. Въ этомъ
отношеши, независимо отъ мыслительной
глубины содержанш, Пушкинъ напоми-
наетъ Шекспира. Это доказываютъ даже
мелкш его пьесы, какъ и поэмы и дра
матически опыты. Взглянемъ въ этомъ
отношеши на первый. Превосходнейшая
пьесы въ антологическомъ роде, запе
чатленный духомъ древне-эллинской музы,
подражанш Корану, вполне передающш
духъ исламизма и красоты арабской поэзш —
блестящ)й алмазъ въ поэтическомъ венце
Пушкина! «Въ крови горитъ огонь желанья»,
«Вертограде моей сестры», «Пророкъ» и
большое стихотвореше, родъ поэмы, испол
ненной глубокаго смысла и названной «От-
рывкомъ», представляютъ красоты восточной
поэзш другого характера и высшаго рода,
принадлежать къ величайшимъ произведе-
шямъ Пушкинскаго генш-протея. Мы гово-