251 / 734
493
Т. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
494
верное свидетельство есть его поэзы) была
внутренняя, созерцательная, художническая.
Пушкинъ не знадъ мукъ и блаженства, на-
кiя бываютъ сл'Ьдствтемъ страстно Д'Ьятель-
наго (а не только созерцательнаго) увлече
ны живой, могучей мысли, въ жертву кото
рой приносится и жизнь, и талангь. Онъ не
принадлежалъ исключительно ни къ какому
учевио, ни къ какой доктрине; въ сферё
своего поэтическаго мщосозерцашя онъ, какъ
художник! но преимуществу, былъ гражда-
нинъ вселенной, и въ самой исторш, такъ
же какъ и въ природе, виделъ только мо
тивы для своихъ поэтическихъ вдохновен1й,
матерщлы для своихъ творческихъ концеп-
щй. Почему это было такъ, а не иначе, и
къ достоинству или недостатку Пушкина
должно это отнести? Если бъ его натура была
другая, и онъ шелъ по этому несвойствен
ному ей пути, то безъ сомненш это было
бы въ немъ больше, чемъ недостатком!; но
какъ онъ въ этомъ отношеши былъ только
веренъ своей натуре, то за это его такъ же
нельзя хвалить или порицать, какъ одного
нельзя хвалить или порицать за то, что у
него черные, а не русые волосы, и другого
за то, что у него русые, а не черные.
Лиричесюя ’произведенш Пушкина въ осо
бенности подтверждают! нашу мысль о его
личности. Чувство, лежащее въ ихъ осно
ваны, всегда такъ тихо и кротко, несмотря
на его гдубокость, и вместе съ темъ такъ
человечно, г у м а н н о ! И оно всегда про
является у него въ форме, столь художни
чески спокойной, столь грахцозной! Что со
ставляет! содержанш мелкихъ иьесъ Пуш
кина? Почти всегда любовь и дружба, какъ
чувства, наиболее обладавшш поэтомъ и быв
ших непосредственным! источником! сча
стья и горя всей его жизни. Онъ ничего не
отрицаетъ, ничего не проклинаетъ, на все
смотритъ съ любовью и благословешемъ. Са
мая грусть его, несмотря на ея глубину,
какъ-то необыкновенно светла и прозрачна;
она умиряетъ муки души и целвтъ раны
сердца. Обнцй колоритъ ноэзш Пушкина и
въ . особенности лирической — внутренняя
красота человека и лелеющая душу гуман
ность. Еъ этому прибавим! мы, что если
всякое человеческое■чувство уже прекрасно
по тому самому, что оно человеческое (а не
животное), то у Пушкина всякое чувство еще
прекрасно, какъ ч у в с т в о и з я щ н о е Мы
здесь разумеем! не поэтическую форму, ко
торая у Пушкина всегда въ высшей степе
ни прекрасна; нетъ, каждое чувство, лежа
щее въ основанш каждаго его стихотворе
ны, изящно, гращозно и виртуозно само по
себе: это не просто чувство человека, но
чувство человека-художника, человЕка-арти-
ста. Есть всегда что-то особенно благород
ное, кроткое, нежное, благоуханное и гра-
щозное во всяком! чувстве Пушкина. Въ
этомъ отношеши, читая его творены, мож
но превосходным! образомъ воспитать въ
себе человека, и такое чтеше особенно по
лезно для молодыхъ людей обоего пола. Ни
одинъ изъ русских! поэтовъ не можетъ быть
столько, какъ Пушкинъ, воспитателем! юно
шества, образователемъ юнаго чувства. По-
эзш его чужда всего фантастпческаго, меч-
тательнаго, ложнаго, призрачно-идеальнаго;
она вся проникнута насквозь действитель
ностью; она не щладетъ на лицо жизни 6Е-
лидъ и румянъ, но показываетъ ее въ ея
естественной, истинной красоте; въ поэзш
Пушкина есть небо, но имъ всегда проник
нута земля. Поэтому ноэзш Пушкина не
опасна юношеству, какъ поэтическая ложь,
разгорячающая воображены,—ложь, которая
ставить человека во враждебный отношены
еъ действительностью, при первомъ столкио-
венш съ ней, и заставляет! безвременно и
безплодно истощать свои силы на гибель
ную съ ней борьбу. И при всемъ этомъ,
кроме высокаго художественнаго достоинства
формы, такое артистическое изящество че-
человеческаго чувства! Нужны ли доказатель
ства въ подтверждена нашей мысли?—По
чти каждое стихотвореше Пушкина можетъ
служить доказательством!. Если бъ мы захо
тели прибегнуть къ выппскамъ, имъ не бы
ло бы конца. Намъ стоило бы только по
именовать целый рядъ стихотворешй; но,
чтобъ мысль наша имела надъ читателем!
убеждающую силу живого впечатлены, вы-
пишемъ здесь несколько пъесъ совершенно
различнаго тона и содержашя.
Ты вянешь и молчишь; печаль тебя снедаетъ!
На д-Ьвствениыхъ устахъ улыбка замираетъ.
Давно твоей иглой узоры и цветы
Не ожпвлялися. Безмолвно любишь ты
Грустить. О, я знатокъ въ девической печали!
Давно глаза мои въ душ! твоей читали
Любви не утаишь: мы любимъ, и какъ насъ,
Девицы н-Ьжныя, любовь волнуетъ васъ.
Счастливы юноши! Но кто, скажи, межъ нами,
Красавецъ молодой съ очами голубыми,
Съ кудрями черными'? Краснеешь?... Я молчу,
Но знаю, знаю все; и, если захочу,
То назову его. Не онъ ли вечно бродить
Вкругъ дома твоего и взоръ къ окну возводить?
Ты втайне ждешь е.го Идетъ, и ты бежишь,
И долго вследъ за нимъ незримая глядишь.
Никто на празднике блистательнаго мая
Межъ колесницами роскошными летая.
Никто изъ юношей свободней и смелей
Не властвуетъ конемъ по прихоти своей.
Это сама прелесть, сама граны, полная
души и нежности, страстная и «пленитель
ная», выражаясь любимымъ эпитетомъ Пуш
кина! Ни у какого другого русскаго поэта
не найдете вы стихотворевш, въ которомъ
бы такъ счастливо сочетались изящно-гуман
ное чувство съ пластически изящной формой.