250 / 734
491
СОЧИНЕШЯ В. Г. Б'ЬЛИНСКАГО.
492
что нельзя определить, въ чемъ же состоитъ
эта национальность. Въ томъ, что ГГушкияъ
чувствовалъ и пиеалъ такъ, что его соотече-
ственникамъ казалось, будто это чувствуютъ
и говорятъ они сами. Прекрасно! Д а к а к ъ
же чувствуютъ н говорятъ они? ч'Ьмъ отли
чается ихъ способъ чувствовать и говорить отъ
способа другихъ нащй?... Вотъ вопросы, на ко
торые не можетъ дать ответа настоящее, ибо
Россш по преимуществу—страна будущая...
Обращаясь снова къ нашей мысли о ху
дожественности, какъ лреобладающемъ па-
ооеЬ поэзш Пушкина, яам'Ьтимъ еще его уди
вительную способность дЬлать поэтическими
самые прозаичесше предметы. Что, напри-
м4ръ можетъ быть прозаичнее выезда въ
саняхъ мод! аго франта въ сюртуке съ бо-
бровымъ воротникомъ? Но у Пушкина это—
поэтическая картина:
Ужъ темно; въ санки онъ садится:
„Пади! пади!“ раздался крикъ;
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротникъ.
Или что можетъ быть прозаичнее такой
мысли, что-де въ городе не было мостовой и
все тонули въ грязи, но что уже въ немъ
начали делать мостовую? Страшно и поду
мать втискать такую мысль въ стихъ! Но
Пушкинъ этого не побоялся, и у него вы
шла поэтическая картина въ прекрасиыхъ
поэтическихъ етихахъ:
Въ году недель пять-шесть Одесса,
По воле бурнаго Зевеса,
Потоплена, запружена,
Въ густой грязи погружена.
ВсЬ домы на аршинъ загрязнутъ,
Лишь на ходуляхъ пЪшеходъ
По улиц* дерзаетъ вбродъ;
Кареты, люди тонутъ, вязнутъ,
И въ дрожкахъ волъ, рога склоня,
СмЪняетъ хилаго коня.
Но ужъ дробитъ каменья молотъ,
Скоро звонкой мостовой
Покроется спасенный городъ,
Какъ будто кованной броней.
Для Пушкина также не было такъ-назы-
ваемой н и з к о й п р и р о д ы ; поэтому онъ
не затруднялся никакимъ сравиешемъ, ни-
какимъ предметомъ, бралъ первый попав-
ппйся ему подъ-руку, и все у него являлось
поэтическимъ, а потому прекраснымъ и бла-
городвымъ. Какъ хорошо, напримеръ, это,
взятое изъ низкой природы, сравнеше:
Стократъ блажонъ, кто преданъ вЪр'Ь,
Кто, хладный умъ угомонивъ,
Покоится въ сердечной нЪгЬ,
Какъ пьяный путиикъ на ночлегп.
Пли какъ прекрасна у него вотъ эта «низ
кая природа»:
Иныя нужны мн'Ь картины:
Люблю песчаный косогоръ,
Передъ избушкой двЪ рябины,
Калитку, сломанный заборъ.
На небгЬ сЪренысш тучи,
Передъ гумномъ соломы кучи,
Да прудъ иодъ сЪиыо липъ густыхъ—
Раздолье утокъ молодыхъ;
Теперь мила мн'Ь балалайка,
Да пьяный топотъ трепака
Передъ порогомъ кабака;
Мой идеалъ теперь—хозяйка,
Мои желаш.я—покой,
Да щей горшокъ, да самъ большой...
Тотъ еще не художникъ, котораго поэзш
трепещетъ и отвращается прозы жизни, кого
могутъ вдохновлять только высокш предметы.
Для истиннаго художника—где жизнь, тамъ
и поэзш.
Талантъ Пушкина не былъ ограничена
тесной сферой одного какого-нибудь рода,
поэзш: превосходный лирикъ, онъ уже го-
товъ былъ сделаться превосходнымъ драма-
тургомъ, какъ внезапная смерть остановила
его развитае. Эпическая поэзш также была
свойственнымъ его таланту родомъ поэзш.
Въ последнее время своей жизни онъ все
более и более наклонялся къ драмой роману
и по м'Ьр£ того отдалялся отъ лирической
поэзш. Равнымъ образомъ онъ тогда часто-
забывалъ стихи для прозы. Это самый есте
ственный ходъ развитая великаго поэтиче-
скаго таланта въ наше время. Лирическая
поэзш, обнимающая собой м1ръ отущешй
и чувствъ, съ особенной силой кипящихъ-
въ молодой груди, становится тесной для мы
сли возмужалаго человека. Тогда она делает
ся его отдыхомъ, его забавой между д1зломъ..
Действительность современиаго намъ аира,
полнее, глубже и шире въ романе и дра
ме. —О
поэмахъ и драматическихъ опытахъ.
Пушкина мы будемъ говорить въ следующей
статье, а теперь остановимся на его лирп-
ческихъ произведешяхъ.
Пушкина некогда сравнивали съ Вайро-
номъ. Мы уже не разъ замечали, что это
сравнеше более чемъ ложно, ибо трудно най
ти двухъ поэтовъ, столь противоположныхъ
по своей натуре, а следовательно, и по па~
восу своей поэзш, какъ Байронъ и Пуш
кинъ. Мнимое сходство это вышло изъ оши-
бочнаго понятая о личности Пушкина. Зная
кипучую, разгульную, исполненную тревогъ.
и бйдъ его юность, думали видеть въ немъ
духъ гордый, неукротимый, титаничесюй.
Основываясь на какомъ-нибудь десятке хо-
дившихъ по рукамъ его стихотворешй, испол-
ненныхъ громкихъ и смелыхъ, но темъ не
менее неосновательныхъ и поверхностныхъ
фразъ, думали видеть въ немъ поэтическая
трибуна. Нельзя было бы более ошибиться
во мнЬнш о человеке! Въ тридцать летъ.
Пушкинъ распрощался съ тревогами своей
кипучей юности не только въ етихахъ, но-
и на деле. Надъ «рукописными» своими стиш
ками онъ потомъ самъ смеялся. Но все это
въ сторону; главное дело въ томъ, что на
тура Пушкина (и въ этомъ случае самое