246 / 734
483
СОЧИНЕНИЯ В. Г. БЫЦНСКАГО.
484
скалами... Не ревность, а страсть, трепещу
щая за свое блаженство, заставляетъ его
успокаивать себя мыслью, что она—одна, и
что ему должно быть спокойнымъ... И сколько
жизни, какой энергичесшй порывъ страсти
высказывается въ слове: «но если», отры
висто заключающемъ пьесу! Все это такъ
просто, такъ естественно, во всемъ этомъ
столько глубокой страсти, столько истины
чувства... А форма? Какая легкость, какая
прозрачность! На каждомъ стихе, даже от
дельно взятомъ, такъ и виденъ следи худож-
ническаго резца, оживлявшаго мраморъ! —
Какая безконечная разница!..
Чтобъ еще более показать эту разницу
(а это мы считаемъ особенно важнымъ и не-
обходимымъ по смыслу статьи нашей), сдгЬ■
лаемъ еще сравнеше. Ботъ два куплета изъ
лучшихъ въ большой и прекрасной пьееЬ
Жуковскаго, принадлежащей уже къ позд
нейшему времени его поэтической деятель
ности:
О наша жизнь, гдЪ вЪриы лишь утраты,
ГдЪ милому мгновенье лишь дано,
ГдЪ скорбь безъ крылъ, а радости крылаты,
И гдЪ на вЪкъ минувшее одно...
По что жъ мы здЬсь мечтами такъ богаты,
Когда мечтамъ не сбыться суждено?
Внимая гласъ надежды, намъ поющей,
Не слышимъ мы шаговъ бЪды грядущей.
ЗдЪсь радости -не наше обладанье,
Пролетные плИеители земли.
Лишь по пути заносить къ намъ преданье
О благахъ, намъ обЪщанныхъ вдали;
Земли жилецъ безвыходный страданье;
Ему на часть судьбы насъ обрекли;
Блаженство намъ по слуху лишь знакомецъ>
Земная жизнь—страданья питомецъ.
Это уже не «напущенное» чувство; нйтъ,
это вопль страшно потрясенной души, это
голосъ растерзаннаго, истекающаго кровью
сердца, это чувство истинное и глубокое; но,
несмотря на то, это опять-таки болйе красно-
рЬчш, чймъ поэзш. Стихъ тянется какъ то
тяжело и однообразно, во всей форме этого
стихотворешя есть что-то темное и несво
бодное, и, несмотря на видимую простоту,
въ немъ слишкомъ заметно преобладай^ ме
тафоры. Разумеется, мы говоримъ сравни
тельно, а не безусловно. Кто не знаетъ пьесы
Пушкина «19 октября»? После обращенй
къ каждому изъ отсутствующихъ друзей
своихъ, ноэтъ говоритъ:
Пируйте же, пока еще мы тутъ!
Увы! нашъ кругъ часъ отъ часу рИдИетъ:
Кто въ гроб* спитъ, кто дальней сиротЪетъ;
Судьба глядитъ, мыс вянемъ; дни бЪгутъ;,
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся къ началу своему...
Кому жъ изъ насъ нодъ старость день лицея
Торжествовать прШдется одному—
Несчастный другъ! средь новыхъ поколЪщй
Докучный гость и лишшй и чужой,
Онъ вспомнить насъ и дни соединетй,
Закрывъ глаза дрожащего рукой...
Какая глубокая и вместе съ темъ свет
лая скорбь! каждая мысль сама по себе такъ
исполнена поэзш, независимо отъ формы,
вполне художественной, легкой и прозрачной,
простой и чуждой всякихъ метафоръ! Этотъ
пережпвгшй всехъ друзей своихъ другъ, до
кучный, лишшй и чужой гость среди новыхъ
поколешй, дрожащей рукой закрывающей
глаза при восноминанш о своихъ друзьяхъ,—
это не просто поэтичесше стихи, это поэти
ческая картина! Но не въ духе Пушкина
остановиться на скорбномъ чувстве: словно
торжественными музыкальными аккордомъ
оканчивается пьеса этими полными бодраго
чувства стихами:
Пускай лее онъ съ отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведетъ,
Какъ нынЪ я, затворникъ вангь опальной,
Его провелъ безъ горя и заботъ.
Пушкинъ не даетъ судьбе победы надъ
собой, онъ вырываетъ у ней хоть часть от
нятой у него отрады. Какъ истинный худож
ники, онъ владели этими инстинктами исти
ны, этими тактами действительности, кото
рый на «здесь» указывали ему какъ на
источники и горя, и утешенш, и заставляли
его искать целенш въ той же существенно
сти, где постигла его болезнь. И, право, въ
этой силе, опирающейся на внутреннемъ
богатстве своей натуры, болйе вЬры въ Про-
мыселъ и оправданш путей его, чймъ во
всехъ заоблачныхъ порываншхъ мечтатель-
наго романтизма.
Намъ скажутъ, можётъ быть, что мы срав
нили между собою только по нескольку куп-
летовъ, вырванныхъ изъ болыпихъ пьесъ, а
не целыя пьесы. Выписка вполне такихъ
огромныхъ пьесъ была бы неуместна въ
журнальной сгатье; при томъ же пьесы эти
должны быть слишкомъ известны каждому
образованному читателю. Кто хочетъ, пусть
сами сравнить ихъ въ целомъ: онъ тогда
увидитъ еще яснее, что и въ целомъ огром
ное преимущество на сторон Ь пьесы Пуш
кина, потому что, несмотря на ея значитель
ную величину, она везде ровна, везде выдер
жана и какъ будто въ одну минуту, легко и
свободно, излилась изъ взволнованной души
поэта,—между тймъ какъ поэма Жуковскаго
очень неровна, потому что не чужда мести
растянутыхъ, холодныхъ и вялыхъ, почему
ее трудно прочесть зарази. Первая пьеса
это—арш, пропетая певцомъ, который вполне
владеетъ своими голосомъ, не даетъ пропасть
ни одной нотке, не ослабеетъ ни на одно
мгновеше отъ начала до конца арш... Вто
рая пьеса это—арш, пропетая местами пре
восходно, а местами холодно и даже фаль
шиво. Мы нарочно остановились на этомъ