242 / 734
475
СОЧИНЕНШ В. Г. БЪЛИНСКАГО.
476
I
ко проблескивала временами въ частностяхъ,
и эти проблески тонули въ массе ритори
ческой вода. Много было сделано для языка,
для стиха, кое-что было сделано и для поэ
зш; но поэзш, какъ поэзш, то есть такой
поэзш, которая, выражая то или другое,
развивая такое или иное мщосозерцате,
прежде всего была бы по шей,— такой поэ
зш ещё не было! Пушкинъ былъ призванъ
быть живыыъ откровешемъ ея тайны на Руси.
И такъ какъ его казначейш было завоевать,
усвоить навсегда русской земле поэзш какъ
искусство, такъ, чтобъ русская поэзш имела
потомъ возможность быть выражешемъ вся-
каго направлены, всякаго созерданш, не бо
ясь перестать быть поэзый и перейти въ
риемованную прозу, — то естественно, что
Пушкинъ должеяъ былъ явиться исключи
тельно художникомъ.
Еще разъ: до Пушкина были у насъ поэ
ты, но не было ни одного поэта-художника;
Пушкинъ былъ первымъ русскимъ ноэтомъ-
художникомъ. Поэтому даже самыя первый
незрелый юношескш его произведенш, ка
ковы: «Русланъ и Людмила», «Братья-Раз
бойники», «Еавказсшй ПлЬнникъ» и «Бах-
чисарайстй Фонтанъ», отметили своимъ по-
явленымъ новую эпоху въ исторш русской
поэз1и. Bei, не только образованные, даже
мнопе просто грамотные люди, увидели въ
нихъ не просто новыя поэтическш произве
дены, но совершенно новую поэзш, которой
они не знали на русскомъ языке не только
образца, но на которую они не видали ни
когда даже намека. И эти поэмы читались
всей грамотной Pocciefl; он'Ь ходили въ те-
традкахъ, переписывались девушками, охот
ницами до стишковъ, учениками на школь-
ныхъ скамейкахъ, украдкой отъ учителя, си
дельцами за прилавками магазиновъ и лавокъ.
И это дйлалось не только въ столицахъ, но
даже и въ уЬздныхъ захолустьяхъ. Тогда-то
поняли, что раздичы стйховъ отъ прозы за
ключается не въ риоме и размере только,
но что и стихи въ свою очередь могутъ быть
и поэтическш, и прозаическш. Это значило
уразуметь поэзпо уже не какъ что-то внеш
нее, но въ ея внутренней сущности. Явись
теперь на Руси поэтъ, который былъ бы не
измеримо выше Пушкина,— его появлеше
уже не могло бы наделать столько шума, воз
будить такой обшдй, такой страшный энгу-
зшзмъ, потому что после Пушкина поэзш—
уже не невиданная, не неслыханная вещь. И
по тому же самому теперь уже слишкомъ сла
бый успехъ могъ получить ноэтъ, который,
не уступая Пушкину въ таланте, даже пре
восходя его въ этомъ отношеши, былъ бы,
подобно ему, преимущественно художникомъ.
Если въ поименованныхъ нами первыхъ
поэмахъ Пушкина видно такъ много этого
художества, которыми такъ резко отделились
оне отъ произведен^ прежнихъ школъ, то
еще более художества въ самобытныхъ ли-
рическихъ пьесахъ Пушкина. Поэмы, о ко-
торыхъ мы говорили, уже много потеряли
для насъ своей прежней прелести; мы уже
пережили и, следовательно, обогнали ихъ; но
мелкш пьесы Пушкина, ознаменованный са
мобытностью его творчества, и теперь такъ
же обаятельно прекрасны, какъ и были во
время появлетя ихъ въ светъ. Это понятно:
поэма требуетъ той зрелости таланта, кото
рую даетъ опытъ жизни,— и этой зрелости
нетъ нисколько въ «Руслане и Людмиле»,
«Братьяхъ-Разбойникахъ» и «Кавказскомъ
Пленнике», а въ «Бахчисарайскомъ Фон
тане» заметешь только успехи въ искусстве;
но юность— самое лучшее время для лири
ческой поэзш. Поэма требуетъ знавы жизни
и людей, требуетъ созданы характеровъ,
следовательно, своего рода драматизировки;
лирическая поэзш требуетъ богатства ощу-
щешй,— а когда же грудь человека наибо
лее богата ощущеными, какъ не въ лета
юности?
Тайна Пушкинскаго стиха была заклю
чена не въ искусстве «сливать послушныя
слова въ стройные размеры и замыкать ихъ
звонкой риемой», но въ тайне поэзш. Душе
Пушкина присущна была прежде всего та
поэзш, которая не въ книгахъ, а въ приро
де, въ жизни,— присущно художество, печать
котораго лежитъ на «полномъ творенш сла
вы». Разумъ— это духи жизни, душа ея; поэ
зш— это улыбка жизни, ея светлый взглядъ,
играюицй всеми переливами быстро сменяю
щихся ощущешй. Бываютъ женщины, ода
ренный отъ природы редкой красотой,’ но
которыхъ строго правильный черты лица
поражаютъ какой-то сухостью, а движенш
лишены граши; такш женщины могутъ быть
по-своему ослепительно блестящими и воз
буждать удивлены, но ихъ появлеше не за
ставить ничье сердце забиться отъ неведо-
маго волненш, ихъ красота не родить любви,
а красота, не сопутствуемая харитой любви,
лишена жизни, лишена поэзш. Такъ точно
и природа, и жизнь возбуждали бы только
холодное удивлены, если бъ онй не были на
сквозь проникнуты по шей; не любовью—
небеснымъ огнемъ жизни, а холодной сы
ростью могилы веяло бы отъ нихъ. Пусть
светила небесныя образуютъ собой стройные
м1ры; не гймъ только возвышаютъ они душу
созерцаютцаго ихъ человека, но по шей сво
его таинственнаго мерцанш, но дивной кра
сотой живой игры своихъ бледно огнистыхъ
лучей; въ ихъ стройномъ ходе Пиоагоръ
виделъ не одну математику въ факте, но и
елышалъ гармонш М!ровъ... Если бъ солнце
только грело и светило, оно было бы не бо-