240 / 734
471
СОЧИНЕНШ В. Г. БЕЛИНСКАГО.
472
стае, какое принимали въ этомъ предпгество-
вавнпе Пушкину поэты, равно какъ и нхъ
заслуги. Повторимъ зд'Ьсь уже сказанное нами
сравнены, что все эти поэты относятся къ
Пушкину, какъ малыя и велишя рЬки—къ
морю, которое наполняется ихъ водами. По
эзш Пушкина была этимъ моремъ. По смы
слу нашего еравневш, море больше и важнее
р’Ькъ; но безъ нихъ оно не могло бы обра
зоваться. Такое сравнены не можетъ быть
оскорбительно для поэтовъ, предтпествовав-
шихъ Пушкину, особенно если мы напомнимъ
при этомъ, что поэтическая деятельность Жу-
ковскаго явилась на высшей степени своего
развитая и принесла самые сочные, зрелые и
прекрасные плоды свои уже при Пушкине, а
Ватюшковъ ногасъ для литературы въ цвете
лТтъ и силы. Чтобъ изложить нашу мысль
сколько возможно яснее и доказательнее, мы
посвятили особую статью па разборъ не только
учеянческихъ стихотворешй ребенка-Пуш-
кина, но я стихотворешй юногаи-Пушкина,
носящихъ на себе следы влшнш предшество
вавшей школы. Эти последняя стихотворешя
несравненно ниже техъ, въ которыхъ онъ
явился самобытнымъ творцомъ, но въ то же
время они и далеко выше образцовъ, иодъ
влшншмъ которыхъ были написаны. Тогда же
мы заметили, что въ первой части «Стихо
творешй Александра Пушкина» (1829) пьесъ,
писанныхъ иодъ вл1ян1емъ прежней школы,
больше, чемъ во второй, а въ третьей ихъ уже
нЬтъ вовсе, но что и въ первой части почти
на половину находится самобытныхъ стихо-
творешй Пушкина. Эта первая часть заклю-
чаетъ въ себе стнхотворенш, писанныя отъ
1815 до 1824 года; они расположены по го
дами, и потому можно видеть, какъ съ каж
дыми годомъ Пушкинъ являлся менее уче-
никомъ и подражателемъ, хотя и превзошед
шими своихъ учителей и образцовъ,и болйе
самобытнымъ поэтомъ. Вторая часть заклю-
чаетъ въ себе пьесы, писанныя отъ 1825 до
1829 года, и только въ отделе стихотворешй
1825 года заметно еще некоторое влшнш
старой школы, а въ пьесахъ следующихъ за-
темъ годовъ оно уже исчезло совершенно. Чи
тая стихотворешя Пушкина, отзывающаяся
влшншмъ прежней школы, чуве гвуешь и ви
дишь, что была на Руси поэзш прежде Пуш
кина; но, читая по выбору только самобыт
ный его стихотворешя, не то что не веришь,
а совершенно забываешь, что была на Руси
поэзш и до Пушкина: такъ оригинален^ нови
и свежъ м1ръ его поэзш! Тутъ нельзя даже
сказать: то же, да не то! напротивъ, тутъ
невольно воскликнешь: не то, совершенно не
то! Стихъ Державина, часто столь неуклкшй
и прозаичесшй, нередко бываетъ въ поэти-
ческомъ отношеши могучи, ярокъ, но въ от
ношены къпросодш, грамматике, синтакспсу
и особенно къ акустическими требованшмъ
языка онъ ниже стиха не только Дмитршва,
но и Карамзина; стихъ Дмитршва и даже
Озерова во всехъ этихъ отношеншхъ неиз
меримо ниже стиха Жуковскаго и Батюш
кова,—и было время, когда нельзя было не
верить, что поди перомъ этихъ двухъ поэ
товъ стихи русский дошелъ до крайней и по
следней степени совершенства, — и между
тЬмъ этотъ стихъ относится къ стиху Пуш
кина такъ же точно, какъ стихъ Дмитршва и
Озерова относился къ стиху Жуковскаго и
Батюшкова... Правда, впоследствш, т. е. при
Пушкине, стихъ Жуковскаго много усовер
шенствовался и въ переводе «Шильйонскаго
Узника», а также отчасти и въ переводе
«Суда въ Подземелья» походили на крепкую
дамасскую сталь, и у самого Пушкина нечего
противопоставить этому стиху; но эту сталь
ную крепость, эту необыкновенную сжатость
и тяжело-упругую энергию ему сообщили тони
поэмы Байрона и характеръ ея содержанш,—
и Пушкинъ, если бы онъ написали поэму въ
такомъ тоне и духе, конечно, умели бы при
дать этому стиху еще новый качества, се-
хранивъ главный, свойства стиха Жуковска
го, —чему можетъ служить доказательствомъ
его поэма «Медный Всадники^. Обращаясь
къ общей характеристике стиха Жуковскаго
и Пушкина, мы снова повторяемъ, что только
при отсутствш эстетическаго чутья и такта
можно не видеть между ними огромной раз
ницы... Мы не безъ умыс ла такъ много рас
пространяемся о стихе: ибо поди стихомъ
разумеемъ первоначальную, непосредствен
ную форму поэтической мысли,—форму, ко
торая о д н а прежде и больше всего другого
свидетельствуетъ о действительности и силе
таланта поэта. Эго стихъ, который дается
талантомъ и вдохновешемъ, а трудомъ толь
ко совершенствуется;—стихъ, который, какъ
тело человека, есть откровеше, существле-
ше души—идеи;—стихъ, которому нельзя вы
учиться, нельзя подражать, иодъ который вся
кая подделка, какъ бы ни была она ловка
и искусна, всегда будетъ мертва, относясь къ
нему, какъ искусно-сделанная восковая ста
туя или автомата относится къ живому че
ловеку. И потому стихъ Пушкина, въ само
бытныхъ его пьесахъ вдругъ какъ бы сдЬ-
лавппй крутой поворота или р е зтй разрывъ
въ исторш русской поэзш, нарушивиий пре
даны, явивппй собой что то небывавшее,
непохожее ни на что прежнее,—этотъ стихъ
былъ представителемъ новой, дотоле небыва
лой поэзш. И что же это за стихъ! Антич
ная пластика и строгая простота сочетались
въ немъ съ обаятельной игрой романтиче
ской риомы; все акустическое богатство, вся
сила русскаго языка явилась въ немъ въ
удивительной полноте; онъ неженъ, сладо-