233 / 734
457
I. КРИТИЧЕСКИ СТАТЬИ.
458
злякова въ своей старческой неподвижности
не умела видеть такой же разницы между
истинпымъ поэтомъ Державинымъ и рито-
ромъ-поэтомъ Ломоносовымъ, между огром
ными поэтомъ Державинымъ и прозаически
ми стихотворцами Сумароковыми Петровымъ
и Херасковымъ, между самобытнымъ и да-
ровитымъ Фонвизиными и между холоднымъ
заимствователемъ чужеземныхъ вдохновенШ
—Княжнинымъ, между народнымъ и гешаль-
нымъ баснописцемъ Крыловымъ и дарови-
тымъ переводчиков и подражателемъ Ла
фонтена Дмитровыми, — такъ же точно и
мнимо-романтическая критика не замечала,
въ запальчивости своего юношескаго одуше
влены, неизмеримой разницы между Пушки-
нымъ и вышедшими по следами его блестя
щими и даже вовсе не блестящими талан
тами и талантиками, и, подобно первой, въ
короткое время наделала, вместо огромныхъ
глиняныхъ кумировъ, множество фарфоро-
выхъ и фаянсовыхъ статуэтокъ. Но, несмо
тря на то, она дала просторъ уму и фан-
тазш, освободивъ ихъ отъ Прокрустова ложа
авторитета и стйснительныхъ условлен ныхъ
правилъ. Жизненность романтической кри
тики бол4е всего доказывается гЬмъ, что она
продолжалась менЬе десяти лйтъ и родила
изъ себя другую, болйе строгую, хотя и не
более твердую и определенную критику. >Пе-
редъ тридцатыми годами и особенно еъ три
дцатыхъ годовъ русская критика заговорила
другими тономъ и другими языкомъ. Ея при-
ъязанш на философскш воззрйшя сделались
настойчивее; она начала цитовать, кстати и
некстати, не только Жанъ-Поля Рихтера,
Шиллера, Канта и Шеллинга, но даже и
Платона, заговорила объ эстетическихъ тео-
ршхъ и грозно возстала на Пушкина и его
школу. Даже собственно-романтическая кри
тика, та самая, которая нисколько лйтъ сряду
провозглашала Пушкина «северными Бай-
рономъ» (какъ будто бы анмпйсшй Байронъ
родился на югЬ, а не на севере Европы) и
«нредставителемъ современнаго человече
ства», даже н она отложилась отъ Пушкина
и объявила его чуждыми «высшихъ взгля-
довъ и отставшими отъ в1жа->... Несмотря
на смешную сторону этого факта, въ немъ
нельзя не признать большого шага впереди
и нельзя не одобрить этой строгости и тре
бовательности. Смешная же сторона состоитъ
въ неопределенности и шаткости требований,
который эта критика предъявляла съ такой
суровостью и профессорской важностью. Тогда
ожидали отъ поэта не того, для чего были
они призванъ своей природой и требованш-
ми времени, а подтверждены п оправданы
теорш, которую составили себе господинъ
критики,—и если творены поэта не улега-
лись плотно на Прокрустовомъ ложе теорш
критика, критики или вытягивали ихъ за но
ги, илп обрубали ими ноги (даже и голову—
смотря но обстоятельствами), илп, наконецъ,
объявляли, что поэтъ ничтоженъ, малъ, чуждъ
выешихъ взглядовъ и отстали отъ века. Такъ
одинъ «ученый» критики тридцатыхъ годовъ,
сравнивая Пушкина съ Байрономъ, нашелъ,
что герои иоэмъ Пушкина относятся къ ге
роями поэмъ Байрона, какъ мелкы бТсенята
къ сатане, и что, ergo, Пушкинъ никуда не
годится. Этому ученому критику и въ голову
не входило, что Пушкинъ такъ же точно не
были обязанъ быть Байрономъ, какъ Бай-
рснъ — Гомеромъ, и что Пушкина должно
разсматривать, какъ Пушкина, а не какъ
Байрона.* Обманутому внешними сходствомъ
формы поэмъ Байрона, этому ученому кри
тику еще менее входило въ голову, что
между Пушкиными и Байрономъ не было
ничего общаго въ направлены и духе та
ланта, и что, следовательно, тутъ неуместно
было какое бы то ни было сравнены. Другой
критики, не ученый, но зато съ высшими
взглядами, объявили Пушкину опалу за то,
что тотъ отстали отъ века, т. е. отъ туманно-
неопредеяенныхъ теорШ критика. Наконецъ,
явился вскоре после того третай критики,
изъ ученыхъ, который о какомъ бы русскомъ
поэте ни заговорили, безпрестанно обращался
къ итальянскпмъ поэтами, съ которыми у
русскихъ поэтовъ ничего общаго не было и
быть не могло. Такими образомъ, если псевдо
классическая критика была ложна оттого,
что основывалась только на етарыхъ авто-
ритетахъ, ничего не зная о явленш и су-
ществованш ковыхъ, а мнимо-романтиче
ская критика была слаба оттого, что, за не-
имйшемъ времени, слашкомъ поверхностно,
больше по наслышке, чемъ изученымъ, по
знакомилась съ новыми авторитетами, — то
критика тридцатыхъ годовъ была неоснова
тельна отъ избытка эклектическаго знаком
ства со множествомъ теор1й и образцовъ.
Где же безопасный проходи между Сцил-
лой безсистемности и Харибдой теорий? Су
дите поэта безъ всякихъ теоряй,—ваша кри
тика будетъ отзываться произволомъ лич-
наго вкуса, личнаго миГны, которое важно
для однихъ ваеъ, а для другихъ—не законъ;
судите поэта по какой-нибудь теорш,—вы
разовьете, я, можетъ быть, очень хорошо,
свою теорш, можетъ быть, очень хорошую,
но не покажете нами разбираемаго вами
поэта въ его истинномъ свете. Какой же путь
должна избрать критика нашего времени?
Гёте где-то сказали: «Какого читателя
желаю я?—такого, который бы .меня, себя и
цйлый мфъ забыли и жили бы только въ
книге моей.» Некоторые нЬмецше аристархи
оперлись на это выражены великаго поэта,
какъ на основной краеугольный камень эсте-